KEEP ON ROCKIN' Четверг, 28.03.2024, 12:22
Приветствую Вас Турист | RSS
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 2 из 2
  • «
  • 1
  • 2
Модератор форума: Зайка  
ФОРУМ » Литература » Классика » Булгаков (Из врачей получаются отличные писатели :))
Булгаков
MargoДата: Пятница, 16.11.2007, 03:03 | Сообщение # 16
Зараза
Группа: Коренные жители
Сообщений: 3631
Награды: 0
Репутация: 48
Статус: Offline
я это, ковычки поставить забыла =))) Ну, он был помешан на религии... у него вообще в поисках бога шарики за ролики заходили, и "Мастер и Маргарита" прямое тому доказательство. Ведь до сих пор данное произведение вызывает религиозные споры wink

нет ничего превыше истины, и она восторжествует...
 
ЗайкаДата: Среда, 21.11.2007, 12:31 | Сообщение # 17
Император
Группа: Спецагент
Сообщений: 29920
Награды: 208
Репутация: 2507
Статус: Offline
А вот я "Собачье сердце" так и не дочитала... cry Так уж исторически сложилось, что сначала я посмотрела замечательный фильм, ну просто очень мне понравившийся, а только потом попробовала прочитать книжку - но не шмогла...

Впрочем, это лишний раз меня убедило, что Булгаков величайший драматург. Поэтому спектакли и фильмы по Булгакову , как правило, не бывают провальными)))...


МЫ ПОБЕДИМ, ЕСЛИ ДОЖИВЁМ...
 
MaddieДата: Среда, 21.11.2007, 14:44 | Сообщение # 18
Drummer in a rock-n-roll band
Группа: Правительство
Сообщений: 3028
Награды: 26
Репутация: 341
Статус: Offline
Хмммм...
Мне кстати книга "Собачье сердце" понравилась больше, когда я её прочитала... Не знаю даже почему... Хотя фильм я увидела раньше и очень ег люблю...


“Live with your memories and keep them as memories and that’s great. Forget the bad times, just remember the good ones and you know and hope tomorrow is a good day" (с) Roger Taylor
 
ЗайкаДата: Воскресенье, 13.01.2008, 19:29 | Сообщение # 19
Император
Группа: Спецагент
Сообщений: 29920
Награды: 208
Репутация: 2507
Статус: Offline
пересмотрела сериал мастер и маргарита. Я в восхищениии....................................

МЫ ПОБЕДИМ, ЕСЛИ ДОЖИВЁМ...
 
ЗайкаДата: Четверг, 17.01.2008, 21:24 | Сообщение # 20
Император
Группа: Спецагент
Сообщений: 29920
Награды: 208
Репутация: 2507
Статус: Offline
М&М.
Глава4. Погоня.
...
... был поражен поведением кондукторши...Та, лишь только увидела кота,лезущего в трамвай, со злобой , от которой даже тряслась, закричала:
- Котам нельзя! С котами нельзя! Брысь! Слезай , а то милицию позову....

Глава 23.Великий бал у сатаны...
...
- Где же гости? — спросила Маргарита у Коровьева.
—Будут, королева, сейчас будут. В них недостатка не будет. И, право, я предпочел бы рубить дрова, вместо того чтобы принимать их здесь на площадке.
—Что рубить дрова, — подхватил словоохотливый кот, — я хотел бы служить кондуктором в трамвае, а уж хуже этой работы нет ничего на свете..... happy

з.ы. типа отомстил))))


МЫ ПОБЕДИМ, ЕСЛИ ДОЖИВЁМ...
 
ЗайкаДата: Четверг, 17.01.2008, 21:27 | Сообщение # 21
Император
Группа: Спецагент
Сообщений: 29920
Награды: 208
Репутация: 2507
Статус: Offline
Мастер и Маргарита (М&М)

МЫ ПОБЕДИМ, ЕСЛИ ДОЖИВЁМ...
 
ЗайкаДата: Среда, 02.04.2008, 23:08 | Сообщение # 22
Император
Группа: Спецагент
Сообщений: 29920
Награды: 208
Репутация: 2507
Статус: Offline
КАКОЙ ВЫ ПЕРСОНАЖ В "М&М"

з.ы. так себе тестик, разве что для разнообразия...


МЫ ПОБЕДИМ, ЕСЛИ ДОЖИВЁМ...
 
РухДата: Понедельник, 12.05.2008, 21:41 | Сообщение # 23
Король
Группа: Спецагент
Сообщений: 4616
Награды: 29
Репутация: 1068
Статус: Offline
Вчера прочитал Собачье сердце.Очень понравилось. smile

«Только те, кто предпринимает абсурдные попытки, смогут достичь невозможного.»
 
ЗайкаДата: Суббота, 22.03.2014, 19:35 | Сообщение # 24
Император
Группа: Спецагент
Сообщений: 29920
Награды: 208
Репутация: 2507
Статус: Offline
-----------------------------------------------------------------------
М., "Правда", 1989.
OCR & spellcheck by HarryFan, 25 September 2000
-----------------------------------------------------------------------

Посвящается Любови Евгеньевне Белозерской

Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями.
Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение
темное небо смешалось с снежным морем. Все
исчезло.
- Ну, барин, - закричал ямщик, - беда: буран!
"Капитанская дочка"

И судимы были мертвые по написанному в книгах
сообразно с делами своими...

    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
    1
Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же
революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно
высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская - вечерняя Венера и
красный, дрожащий Марс.
Но дни и в мирные и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины
не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О,
елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где
же ты?
Через год после того, как дочь Елена повенчалась с капитаном Сергеем
Ивановичем Тальбергом, и в ту неделю, когда старший сын, Алексей
Васильевич Турбин, после тяжких походов, службы и бед вернулся на Украину
в Город, в родное гнездо, белый гроб с телом матери снесли по крутому
Алексеевскому спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго, что на
Взвозе.
Когда отпевали мать, был май, вишневые деревья и акации наглухо
залепили стрельчатые окна. Отец Александр, от печали и смущения
спотыкающийся, блестел и искрился у золотеньких огней, и дьякон, лиловый
лицом и шеей, весь ковано-золотой до самых носков сапог, скрипящих на
ранту, мрачно рокотал слова церковного прощания маме, покидающей своих
детей.
Алексей, Елена, Тальберг и Анюта, выросшая в доме Турбиной, и Николка,
оглушенный смертью, с вихром, нависшим на правую бровь, стояли у ног
старого коричневого святителя Николы. Николкины голубые глаза, посаженные
по бокам длинного птичьего носа, смотрели растерянно, убито. Изредка он
возводил их на иконостас, на тонущий в полумраке свод алтаря, где
возносился печальный и загадочный старик бог, моргал. За что такая обида?
Несправедливость? Зачем понадобилось отнять мать, когда все съехались,
когда наступило облегчение?
Улетающий в черное, потрескавшееся небо бог ответа не давал, а сам
Николка еще не знал, что все, что ни происходит, всегда так, как нужно, и
только к лучшему.
Отпели, вышли на гулкие плиты паперти и проводили мать через весь
громадный город на кладбище, где под черным мраморным крестом давно уже
лежал отец. И маму закопали. Эх... эх...

Много лет до смерти, в доме N_13 по Алексеевскому спуску, изразцовая
печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и
совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой
площади "Саардамский Плотник", часы играли гавот, и всегда в конце декабря
пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях. В ответ
бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в
столовой черные стенные башенным боем. Покупал их отец давно, когда
женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава. Такие рукава исчезли,
время мелькнуло, как искра, умер отец-профессор, все выросли, а часы
остались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что, если
бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер
родной голос и ничем пустого места не заткнешь. Но часы, по счастью,
совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамский Плотник, и голландский
изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий.
Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата, и кровати с
блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на
руке Алексея Михайловича, с Людовиком XIV, нежащимся на берегу шелкового
озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном
поле, что мерещились маленькому Николке в бреду скарлатины, бронзовая
лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими
таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой,
золоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, - все семь пыльных и полных
комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время
оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей,
молвила:
- Дружно... живите.

Но как жить? Как же жить?
Алексею Васильевичу Турбину, старшему - молодому врачу - двадцать
восемь лет. Елене - двадцать четыре. Мужу ее, капитану Тальбергу -
тридцать один, а Николке - семнадцать с половиной. Жизнь-то им как раз
перебило на самом рассвете. Давно уже начало мести с севера, и метет, и
метет, и не перестает, и чем дальше, тем хуже. Вернулся старший Турбин в
родной город после первого удара, потрясшего горы над Днепром. Ну,
думается, вот перестанет, начнется та жизнь, о которой пишется в
шоколадных книгах, но она не только не начинается, а кругом становится все
страшнее и страшнее. На севере воет и воет вьюга, а здесь под ногами глухо
погромыхивает, ворчит встревоженная утроба земли. Восемнадцатый год летит
к концу и день ото дня глядит все грознее и щетинистей.

Упадут стены, улетит встревоженный сокол с белой рукавицы, потухнет
огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи. Мать сказала
детям:
- Живите.
А им придется мучиться и умирать.
Как-то, в сумерки, вскоре после похорон матери, Алексей Турбин, придя к
отцу Александру, сказал:
- Да, печаль у нас, отец Александр. Трудно маму забывать, а тут еще
такое тяжелое время... Главное, ведь только что вернулся, думал, наладим
жизнь, и вот...
Он умолк и, сидя у стола, в сумерках, задумался и посмотрел вдаль.
Ветви в церковном дворе закрыли и домишко священника. Казалось, что сейчас
же за стеной тесного кабинетика, забитого книгами, начинается весенний,
таинственный спутанный лес. Город по-вечернему глухо шумел, пахло сиренью.
- Что сделаешь, что сделаешь, - конфузливо забормотал священник. (Он
всегда конфузился, если приходилось беседовать с людьми.) - Воля божья.
- Может, кончится все это когда-нибудь? Дальше-то лучше будет? -
неизвестно у кого спросил Турбин.
Священник шевельнулся в кресле.
- Тяжкое, тяжкое время, что говорить, - пробормотал он, - но унывать-то
не следует...
Потом вдруг наложил белую руку, выпростав ее из темного рукава ряски,
на пачку книжек и раскрыл верхнюю, там, где она была заложена вышитой
цветной закладкой.
- Уныния допускать нельзя, - конфузливо, но как-то очень убедительно
проговорил он. - Большой грех - уныние... Хотя кажется мне, что испытания
будут еще. Как же, как же, большие испытания, - он говорил все увереннее.
- Я последнее время все, знаете ли, за книжечками сижу, по специальности,
конечно, больше все богословские...
Он приподнял книгу так, чтобы последний свет из окна упал на страницу,
и прочитал:
- "Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод; и сделалась
кровь".

    2
Итак, был белый, мохнатый декабрь. Он стремительно подходил к половине.
Уже отсвет рождества чувствовался на снежных улицах. Восемнадцатому году
скоро конец.
Над двухэтажным домом N_13, постройки изумительной (на улицу квартира
Турбиных была во втором этаже, а в маленький, покатый, уютный дворик - в
первом), в саду, что лепился под крутейшей горой, все ветки на деревьях
стали лапчаты и обвисли. Гору замело, засыпало сарайчики во дворе - и
стала гигантская сахарная голова. Дом накрыло шапкой белого генерала, и в
нижнем этаже (на улицу - первый, во двор под верандой Турбиных -
подвальный) засветился слабенькими желтенькими огнями инженер и трус,
буржуй и несимпатичный, Василий Иванович Лисович, а в верхнем - сильно и
весело загорелись турбинские окна.
В сумерки Алексей и Николка пошли за дровами в сарай.
- Эх, эх, а дров до черта мало. Опять сегодня вытащили, смотри.
Из Николкиного электрического фонарика ударил голубой конус, а в нем
видно, что обшивка со стены явно содрана и снаружи наскоро прибита.
- Вот бы подстрелить чертей! Ей-богу. Знаешь что: сядем на эту ночь в
караул? Я знаю - это сапожники из одиннадцатого номера. И ведь какие
негодяи! Дров у них больше, чем у нас.
- А ну их... Идем. Бери.
Ржавый замок запел, осыпался на братьев пласт, поволокли дрова. К
девяти часам вечера к изразцам Саардама нельзя было притронуться.
Замечательная печь на своей ослепительной поверхности несла следующие
исторические записи и рисунки, сделанные в разное время восемнадцатого
года рукою Николки тушью и полные самого глубокого смысла и значения:

"Если тебе скажут, что союзники спешат к нам на выручку, - не верь.
Союзники - сволочи.

Он сочувствует большевикам."

Рисунок: рожа Момуса.
Подпись:

"Улан Леонид Юрьевич".

"Слухи грозные, ужасные,
Наступают банды красные!"

Рисунок красками: голова с отвисшими усами, в папахе с синим хвостом.
Подпись:

"Бей Петлюру!"

Руками Елены и нежных и старинных турбинских друзей детства -
Мышлаевского, Карася, Шервинского - красками, тушью, чернилами, вишневым
соком записано:

"Елена Васильевна любит нас сильно,
Кому - на, а кому - не."

"Леночка, я взял билет на Аиду.
Бельэтаж N 8, правая сторона."

"1918 года, мая 12 дня я влюбился."

"Вы толстый и некрасивый."

"После таких слов я застрелюсь."

(Нарисован весьма похожий браунинг.)

"Да здравствует Россия!
Да здравствует самодержавие!"

"Июнь. Баркаролла."

"Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина."

Печатными буквами, рукою Николки:

"Я таки приказываю посторонних вещей на печке не писать под угрозой
расстрела всякого товарища с лишением прав. Комиссар Подольского райкома.
Дамский, мужской и женский портной Абрам Пружинер,
1918 года, 30-го января."

Пышут жаром разрисованные изразцы, черные часы ходят, как тридцать лет
назад: тонк-танк. Старший Турбин, бритый, светловолосый, постаревший и
мрачный с 25 октября 1917 года, во френче с громадными карманами, в синих
рейтузах и мягких новых туфлях, в любимой позе - в кресле с ногами. У ног
его на скамеечке Николка с вихром, вытянув ноги почти до буфета, -
столовая маленькая. Ноги в сапогах с пряжками. Николкина подруга, гитара,
нежно и глухо: трень... Неопределенно трень... потому что пока что, видите
ли, ничего еще толком не известно. Тревожно в Городе, туманно, плохо...
На плечах у Николки унтер-офицерские погоны с белыми нашивками, а на
левом рукаве остроуглый трехцветный шеврон. (Дружина первая, пехотная,
третий ее отдел. Формируется четвертый день, ввиду начинающихся событий.)
Но, несмотря на все эти события, в столовой, в сущности говоря,
прекрасно. Жарко, уютно, кремовые шторы задернуты. И жар согревает
братьев, рождает истому.
Старший бросает книгу, тянется.
- А ну-ка, сыграй "Съемки"...
Трень-та-там... Трень-та-там...

Сапоги фасонные,
Бескозырки тонные,
То юнкера-инженеры идут!

Старший начинает подпевать. Глаза мрачны, но в них зажигается огонек, в
жилах - жар. Но тихонько, господа, тихонько, тихонечко.

Здравствуйте, дачники,
Здравствуйте, дачницы...

Гитара идет маршем, со струн сыплет рота, инженеры идут - ать, ать!
Николкины глаза вспоминают:
Училище. Облупленные александровские колонны, пушки. Ползут юнкера на
животиках от окна к окну, отстреливаются. Пулеметы в окнах.
Туча солдат осадила училище, ну, форменная туча. Что поделаешь.
Испугался генерал Богородицкий и сдался, сдался с юнкерами. Па-а-зор...

Здравствуйте, дачницы,
Здравствуйте, дачники,
Съемки у нас уж давно начались.

Туманятся Николкины глаза.
Столбы зноя над червонными украинскими полями. В пыли идут пылью
пудренные юнкерские роты. Было, было все это и вот не стало. Позор.
Чепуха.
Елена раздвинула портьеру, и в черном просвете показалась ее рыжеватая
голова. Братьям послала взгляд мягкий, а на часы очень и очень тревожный.
Оно и понятно. Где же, в самом деле, Тальберг? Волнуется сестра.
Хотела, чтобы это скрыть, подпеть братьям, но вдруг остановилась и
подняла палец.
- Погодите. Слышите?
Оборвала рота шаг на всех семи струнах: сто-ой! Все трое прислушались и
убедились - пушки. Тяжело, далеко и глухо. Вот еще раз: бу-у... Николка
положил гитару и быстро встал, за ним, кряхтя, поднялся Алексей.
В гостиной - приемной совершенно темно. Николка наткнулся на стул. В
окнах настоящая опера "Ночь под рождество" - снег и огонечки. Дрожат и
мерцают. Николка прильнул к окошку. Из глаз исчез зной и училище, в глазах
- напряженнейший слух. Где? Пожал унтер-офицерскими плечами.
- Черт его знает. Впечатление такое, что будто под Святошиным стреляют.
Странно, не может быть так близко.
Алексей во тьме, а Елена ближе к окошку, и видно, что глаза ее
черно-испуганны. Что же значит, что Тальберга до сих пор нет? Старший
чувствует ее волнение и поэтому не говорит ни слова, хоть сказать ему и
очень хочется. В Святошине. Сомнений в этом никаких быть не может.
Стреляют в двенадцати верстах от города, не дальше. Что за штука?
Николка взялся за шпингалет, другой рукой прижал стекло, будто хочет
выдавить его и вылезть, и нос расплющил.
- Хочется мне туда поехать. Узнать, в чем дело...
- Ну да, тебя там не хватало...
Елена говорит в тревоге. Вот несчастье. Муж должен был вернуться самое
позднее, слышите ли, - самое позднее, сегодня в три часа дня, а сейчас уже
десять.
В молчании вернулись в столовую. Гитара мрачно молчит. Николка из кухни
тащит самовар, и тот поет зловеще и плюется. На столе чашки с нежными
цветами снаружи и золотые внутри, особенные, в виде фигурных колоннок. При
матери, Анне Владимировне, это был праздничный сервиз в семействе, а
теперь у детей пошел на каждый день. Скатерть, несмотря на пушки и на все
это томление, тревогу и чепуху, бела и крахмальна. Это от Елены, которая
не может иначе, это от Анюты, выросшей в доме Турбиных. Полы лоснятся, и в
декабре, теперь, на столе, в матовой, колонной, вазе голубые гортензии и
две мрачных и знойных розы, утверждающие красоту и прочность жизни,
несмотря на то, что на подступах к Городу - коварный враг, который,
пожалуй, может разбить снежный, прекрасный Город и осколки покоя
растоптать каблуками. Цветы. Цветы - приношение верного Елениного
поклонника, гвардии поручика Леонида Юрьевича Шервинского, друга
продавщицы в конфетной знаменитой "Маркизе", друга продавщицы в уютном
цветочном магазине "Ниццкая флора". Под тенью гортензий тарелочка с синими
узорами, несколько ломтиков колбасы, масло в прозрачной масленке, в
сухарнице пила-фраже и белый продолговатый хлеб. Прекрасно можно было бы
закусить и выпить чайку, если б не все эти мрачные обстоятельства... Эх...
эх...
На чайнике верхом едет гарусный пестрый петух, и в блестящем боку
самовара отражаются три изуродованных турбинских лица, и щеки Николкины в
нем, как у Момуса.
В глазах Елены тоска, и пряди, подернутые рыжеватым огнем, уныло
обвисли.
Застрял где-то Тальберг со своим денежным гетманским поездом и погубил
вечер. Черт его знает, уж не случилось ли, чего доброго, что-нибудь с
ним?.. Братья вяло жуют бутерброды. Перед Еленою остывающая чашка и
"Господин из Сан-Франциско". Затуманенные глаза, не видя, глядят на слова:

...мрак, океан, вьюгу.

Не читает Елена.
Николка, наконец, не выдерживает:
- Желал бы я знать, почему так близко стреляют? Ведь не может же
быть...
Сам себя прервал и исказился при движении в самоваре. Пауза. Стрелка
переползает десятую минуту и - тонк-танк - идет к четверти одиннадцатого.
- Потому стреляют, что немцы - мерзавцы, - неожиданно бурчит старший.
Елена поднимает голову на часы и спрашивает:
- Неужели, неужели они оставят нас на произвол судьбы? - Голос ее
тосклив.
Братья, словно по команде, поворачивают головы и начинают лгать.
- Ничего не известно, - говорит Николка и обкусывает ломтик.
- Это я так сказал, гм... предположительно. Слухи.
- Нет, не слухи, - упрямо отвечает Елена, - это не слух, а верно;
сегодня видела Щеглову, и она сказала, что из-под Бородянки вернули два
немецких полка.
- Чепуха.
- Подумай сама, - начинает старший, - мыслимое ли дело, чтобы немцы
подпустили этого прохвоста близко к городу? Подумай, а? Я лично решительно
не представляю, как они с ним уживутся хотя бы одну минуту. Полнейший
абсурд. Немцы и Петлюра. Сами же они его называют не иначе, как бандит.
Смешно.
- Ах, что ты говоришь. Знаю я теперь немцев. Сама уже видела нескольких
с красными бантами. И унтер-офицер пьяный с бабой какой-то. И баба пьяная.
- Ну мало ли что? Отдельные случаи разложения могут быть даже и в
германской армии.
- Так, по-вашему, Петлюра не войдет?
- Гм... По-моему, этого не может быть.
- Апсольман. Налей мне, пожалуйста, еще одну чашечку чаю. Ты не
волнуйся. Соблюдай, как говорится, спокойствие.
- Но, боже, где же Сергей? Я уверена, что на их поезд напали и...
- И что? Ну, что выдумываешь зря? Ведь эта линия совершенно свободна.
- Почему же его нет?
- Господи, боже мой! Знаешь же сама, какая езда. На каждой станции
стояли, наверное, по четыре часа.
- Революционная езда. Час едешь - два стоишь.
Елена, тяжело вздохнув, поглядела на часы, помолчала, потом заговорила
опять:
- Господи, господи! Если бы немцы не сделали этой подлости, все было бы
отлично. Двух их полков достаточно, чтобы раздавить этого вашего Петлюру,
как муху. Нет, я вижу, немцы играют какую-то подлую двойную игру. И почему
же нет хваленых союзников? У-у, негодяи. Обещали, обещали...
Самовар, молчавший до сих пор, неожиданно запел, и угольки, подернутые
седым пеплом, вывалились на поднос. Братья невольно посмотрели на печку.
Ответ - вот он. Пожалуйста:

"Союзники - сволочи."

Стрелка остановилась на четверти, часы солидно хрипнули и пробили -
раз, и тотчас же часам ответил заливистый, тонкий звон под потолком в
передней.
- Слава богу, вот и Сергей, - радостно сказал старший.
- Это Тальберг, - подтвердил Николка и побежал отворять.
Елена порозовела, встала.

....


МЫ ПОБЕДИМ, ЕСЛИ ДОЖИВЁМ...
 
ФОРУМ » Литература » Классика » Булгаков (Из врачей получаются отличные писатели :))
  • Страница 2 из 2
  • «
  • 1
  • 2
Поиск:

Copyright MyCorp © 2024